Окно в доме напротив - Кирилл Берендеев

Ольга тем временем подошла, оттеснила меня. Кажется, последние слова Варвары относились именно к ней. Во всяком случае, она так поняла, а потому влепила ей с размаху пощечину. Девчушка не дернулась, перестала плакать и поблагодарила даже.

– Иди со мной, – потребовала она и потащила пацанку в соседний коридор. Я вышел следом, но они заперлись в кладовке. Голосов я не слышал, а потом и вовсе вернулся к поджидавшему врачу, выдавшему эпикриз с бессмысленной фразой о «необнаружимой инфекционной легочно-сердечной болезни, приведшей к летальному исходу».

Ольга задерживалась, доктор поинтересовался у меня, что будет с телом. Я сообщил насчет борта из Милана, завтра прибудет, вернее, уже сегодня. Двое суток протянулись, размазавшись по стрелкам, как несколько часов. Мы еще немного подождали помощницу Серджио, потом врач вручил мне листок с печатью, извинился и скрылся, поняв, что с Ольгой ему лучше не видеться. А я снова погрузился в мысли, теперь обретшие какое-то странное направление – виделась тупая, бессмысленная связь вот этой затюканной девчонки в грязной одежде и скорой кончины Вивиани. Показалось даже, что все сказанное Варей правда, что именно она…

Ольга внезапно вышла из-за угла, увидев в руках эпикриз, выхватила, прочитала стремительно.

– Как будто и вправду отравили, – вдруг заявила она. – Не находишь?

Я покачал головой, напомнив, что экспресс-тесты не выявили в крови или легких ничего подозрительного. Потом спохватился.

– А где Варя? О чем вы с ней говорили?

– Ты что, в самом деле, поверил ее словам?

– Я…, да неважно, врет она или нет. Что ты с ней решила?

– Не знаю, не могу сказать. Столько всего предстоит. Ничего не случится, если подождет. – она покачала головой. Хотела еще прибавить, но замолчала на вздохе. Куснула губы: все верно, все правильно. Забыли про самое важное. Верно, это хотела сказать, когда ее перебил звонок мобильного: борт вылетел, через четыре часа прибудет в «Шереметьево».

– Я к главврачу, договариваться о транспортировке, – произнесла она сухо, как-то отстраненно даже. – Ты со мной?

Зачем-то глянул на часы, кивнул. Холодными одноцветными коридорами мы прошли в соседний корпус и стали подниматься по пустым пролетам на четвертый этаж. Я удивился даже, увидев на стенах обои, а на входе, на журнальном столике, старый кнопочный телефон-трубку.

Я умер. Вот так просто и так странно: маршрутка подъехала к остановке, мы с двумя приятелями выбрались наружу, живо обсуждая покинутый нами всего полчаса назад юбилей однокашника. Рядом остановилась еще одна «Газель», оттуда выбрались двое в серых плащах, подошли и сообщили самую последнюю новость. И пригласили проехать.

Я не удивился, не огорчился, вообще ничего не почувствовал – ни в тот момент, ни позже; ровно так же отреагировали и мои товарищи. Словно разом села поддерживающая наши чувства и эмоции батарейка. Без недовольства, но и не задерживаясь, забрались в салон. За всю дорогу не перемолвились и словом, глядели в окно, избегая встречаться взглядами, лишь косо посматривая на серые плащи.

Проскочив перекресток, машина притормозила – и мы въехали на территорию перед странным зданием: некогда здесь находился институт, теперь растерявший все этажи, кроме первых двух. Нас пригласили внутрь; чуть задержавшись у крыльца, я прошел в холл.

Странное место: будто оказался на железнодорожном вокзале провинциального городка. Что-то вроде стойки касс справа и небольшого зала ожидания напротив. Народу немного, около трех десятков человек, разбросанных по площади в двести квадратных метров: кто-то сидит, скучая в пластиковом кресле, кто-то лениво прохаживается, кто-то у стойки заполняет бумажки или дожидается очереди. Освещение тусклое, свет исходит только из высоких, метра в три, окон, составляющих фасад здания, неприметное крылечко отсюда кажется нелепым наростом. И еще довольно яркий, изливается из прохода во внутреннюю часть строения, но быстро тускнеет, будто что-то в воздухе зала ожидания мешает ему светить по-настоящему.

Удивительно, что еще так светло, я взглянул на часы, уже двадцать минут десятого. Солнце село, и сумерки должны были поглотить зал. Но неяркий свет по-прежнему заливал помещение, и броуновское движение в зале продолжалось.

К нам подошла девушка в белой сорочке и серой юбке, моих товарищей пригласили к стойке. Меня, послушно двинувшегося следом, отделили и предложили присесть в стороне. Через минуту или две девушка подала мне ручку и длинный лист бумаги, некую форму, которую я обязан был заполнить. Я спросил про своих товарищей, она извинилась и напомнила о форме, – все объяснения позже. И друзья промолчали: не оглянувшись, подошли к стойке, получили небольшие квитки, синхронно расписались. И оба пошли, следуя за нашим прежним вожаком, безликим мужчиной в сером, в сторону сияния, еще миг я видел их, а затем блистающая занавесь поглотила обоих.

Снова ничего не почувствовал, даже сожаления. И покорно поплелся искать себе место среди пассажиров, поджидавших неведомое судно.

– Кир? – я резко обернулся. Вскрик потряс застоявшуюся тишь и мгновенно замер. В первый момент даже не понял. А потом ноги подкосились, я сделал неверный шаг и сел в ближайшее кресло. Марина Голубева, сокурсница. Сердце застучало бы дробно, кабы не остановилось навсегда совсем недавно. Только сейчас задал себе вопрос, а что с ним, моим сердцем, по какой причине остановилось оно?

– Я не ожидала увидеть тебя здесь. Милый мой, мне так больно и так… – она пристально смотрела в глаза, я вдруг опустил взгляд.

– Хоть встретились. И я тебя не ожидал… здесь.

– Да-да, это удивительно. Когда увидела, не поверила, мало кого и что тут можно увидеть. Подумала… не может быть, чтоб ты так рано.

Ее прохладная рука легла на мою. Я сжал ладонь.

– Я вообще не знаю, как со мной стало. К нам подошли, я был с приятелями, и сказали…. А потом повезли сюда. Что это за место такое?

– А что ты видишь? – вопросом на вопрос ответила она. Я рассказал, Марина кивнула.

– Похоже. Только у меня больше похоже на зал ожидания аэропорта. Вон там, – кивок в сторону стойки, – регистрация на рейсы, там, – рука махнула в сторону ближайшей стены, – пустая взлетно-посадочная полоса в мареве. Ведь лето.

– Просто потому, что ты… – разом замолк, не зная, как сказать, как вернуть слова назад.

– Я знаю, – она коснулась лица ладонью, притянула к себе. И замерла. Я сжал ее, вдруг нежданно испугавшись чего-то.

– Скажи, – она обернулась, решившись. – Давно я здесь?

Похоже на то, когда сердце пропускает удар. Я куснул губы.

– Прости, но здесь нет времени. А мне хочется понять, сколько…

– Три года.

Марина закрыла и долго не открывала глаза.

– Знаешь, – наконец, произнесла она, справившись, – я и думала, где-то около этого. Правда, чуть меньше. Полгода-год. Но все равно…